Дом Черткова

Красносельский

Чертковский дом – один из самых ярких на Мясницкой улице. Построен он во второй половине XVIII века, правда, глядя на него в это трудно поверить. Но, это уже заслуга реставраторов, которые, стремясь привести дом в «товарный вид», начисто лишили его «аромата старины».
Дом был построен для генерал-майора С.Н. Салтыкова. Обладая средствами, он заказал себе роскошный особняк. А в 1831 году дом переходит к другому владельцу – Александру Черткову, тоже военному, полковнику в отставке. Правда, он был более известен как археолог, нумизмат, историк и московский губернский предводитель дворянства.
Дом Черткова становится культурным центром и привлекает он свой знаменитой библиотекой. Которую посещал и Пушкин, и Гоголь, и Жуковский, и многие другие знаменитости. Сам Чертков так объяснил причину, по которой принялся за создание книжного собрания : «До сих пор мы, кажется, не имели библиотеки, составленной из книг, исключительно касающихся России и таких, в которых, хотя мимоходом, говориться о нашем Отечестве…. А посему необходимо - собрать все, что когда-либо и на каком-либо языке написано о России».
Душой библиотеки был не только сам владелец, но и Петр Иванович Бартенев, служащий при книгах. Именно он помогал Л.Н. Толстому писать «Войну и мир», подбирая для него нужные материалы. Толстой даже писал своей жене, Софье Андреевне: «Корректуры буду держать я сам и потом Бартенев в смысле исправности и даже правильности языка, который я ему смело разрешил исправлять». Писатель Г.П. Данилевский тоже очень высоко ценил Бартенева .
Оставил по себе самые светлые воспоминания и другой работник библиотеки – философ Н.Федоров. Основоположник космонавтики Константин Циолковский вспоминал о том, как занимался в Москве самообразованием: «В Чертовской библиотеке много читал книг по точным наукам. Кстати, там я заметил одного служащего с необыкновенно добрым лицом. Никогда я потом не встречал ничего подобного. Видно, правда, что лицо есть зеркало души. Когда усталые и бесприютные люди засыпали в библиотеке, то он не обращал на это никакого внимания. Другой библиотекарь сейчас же сурово будил.
Он же давал мне запрещенные книги. Потом оказалось, что это известный аскет Федоров - друг Толстого и изумительный философ и скоромник. Он же раздавал все свое крохотное жалование беднякам. Теперь я вижу, что он и меня хотел сделать своим пенсионером, но это ему не удалось: я чересчур дичился.
Потом я еще узнал, что он был незаконным сыном какого-то вельможи и крепостной. По своей скромности он не хотел печатать свои труды, несмотря на полную к тому возможность и уговоры друзей».
Помощь Федорова была очень кстати. Когда Циолковскому исполнилось шестнадцать, отец послал его в Москву, в училище. Но подросток выбрал пусть одиночки - вместо технического училища целыми днями просиживал в библиотеке, а деньги, которые ему высылали родители, тратил весьма своеобразно: «Я получал из дому 10-15 рублей в месяц. Питался одним черным хлебом, не имел даже картошки и чаю. Зато покупал книги, трубки, ртуть, серную кислоту и прочее. Каждые три дня я ходил в булочную и покупал там на 9 копеек хлеба, таким образом, я проживал на 90 копеек в месяц. Благодаря главным образом кислотам я ходил в штанах с желтыми пятнами и дырами. Также ходил я с длинными волосами просто оттого, что некогда было стричь волосы. Но я был все же счастлив своими идеями, и черный хлеб меня нисколько не огорчал».
А в 1863 году произошло событие, потрясшее весь город. Сын к тому времени скончавшегося Александра Дмитриевича, Григорий Александрович Чертков сделал фамильную библиотеку доступной всем желающим. К тому времени уже существовали общественные книгохранилища, но они были маленькими и несерьезными и создавались с нуля для общественных целей. Здесь же шла речь о допуске желающих в богатую частную библиотеку. Таких книгохранилищ страна еще не видела.
Ближе к концу XIX века библиотека действовала уже на новом месте, в доме Пашкова, наряду с Румянцевской библиотекой.
А в чертковском доме открылся литературно-художественный кружок. Владимир Гиляровский вспоминал: «Отыскали новое помещение, на Мясницкой. Это красивый дом на углу Фуркасовского переулка. Еще при Петре I принадлежал он Касимовскому царевичу, потом Долгорукову, умершему в 1734 году в Березове в ссылке, затем Черткову, пожертвовавшему свою знаменитую библиотеку городу, и, в конце концов, купчиха Обидина купила его у князя Гагарина, наследника Чертковых, и сдала его под Кружок.
Помещение дорогое, расходы огромные, но число членов росло не по дням, а по часам...
Но членских взносов оказалось мало. Пришлось организовать карточную игру с запрещенной «железкой». Члены Охотничьего клуба, избранные и сюда, сумели организовать крупную игру, и штрафы с засидевшихся в «железку» игроков пополняли кассу. Штрафы были такие: в 2 часа ночи – 30 копеек, в 2 часа 30 минут – 90 копеек, т.е. удвоенная сумма плюс основная, в 3 часа – 2 рубля 10 копеек, в 3 часа 30 минут – 4 рубля 50 копеек, в 4 часа – 9 рублей 30 копеек, в 5 часов – 18 рублей 60 копеек, а затем Кружок в 6 часов утра закрывался, и игроки должны были оставлять помещение, но нередко игра продолжалась и днем, и снова до вечера…
Игра была запрещена, полиция следила за клубом, и были случаи, что составлялся протокол, и «железка» закрывалась ».
Так в дом Черткова в первый раз вошла коммерция, и даже криминал. Впрочем, в доме не только играли в карты. Здесь действовало и Московской архитектурное общество, и даже Общество любителей садоводства.
А по наступлении советской власти дом отдали под Клуб красных директоров. Правда, здание к тому времени выглядело уже не лучшим образом.
Первые красные директора были романтиками. Они издали журнал «Предприятие», в котором излагали свою декларацию: «Каждый кусок прочного ситца, каждая кружка, петля для окна, наконец, каждый рельс – все это прокламация культуры».
Можно сказать, что клуб директоров был элитарным учреждением. Правда, далеко не все его участники были хотя бы мало-мальски образованными. Пришлось при клубе открыть курсы математики, физики, экономики. Курсы были нешуточным подспорьем в формировании нового директора. Шефствовал над клубом сам Дзержинский.